На четвертом этаже Хийуской клиники последующего лечения ходят мужчины в красном и в черном: первые доставляют пациентов из обычных больниц, а вторые их увозят – ногами вперед. Послеобеденное время и пациент «4-2» непрерывно стонет. «Что он сделал в жизни неправильно, раз смерть к нему так долго не приходит?» - говорит одна сотрудница по уходу другой. Ответа она не ждет, пишет Postimees.
К этому моменту персонал уже выполнил ряд своих утренних обязанностей: сервировка еды и кормление, переворачивание лежачих, отправка на процедуры и их проведение, мытье и смена подгузников... Еще раньше, в восемь утра, сестры представляют обзор состояния пациентов. «„5-3“ вечером сахар – 5,1, утром – 4,9, спал хорошо, ставили ему кислородную маску; „6“ проведена аспирация (удаление мокроты и слизи из дыхательных путей – ред.), „7“ также проведена аспирация». Руководитель сестринского дела интересуется пациентом под номером 7: «У него нет температуры, но почему он такой вялый и слабый?» «Когда я ставлю ему капельницу, он поворачивает голову и смотрит, что я делаю», - отвечает сестра.
Перечисление продолжается: « „9-1” и „9-2” проблем не было, „9-3“ – новый пациент, контактный, кажется адекватным, пользуется и переносным туалетом, „9-4“ проблем не было, „10“ ночью не спал, „11-1“ вызвала дежурного врача»... Круг пройден, руководитель сестринского дела напутствует: «Тогда с хорошим настроением - за работу!»
Завтрак. В отделении в основном лежачие, и многих нужно кормить. В отделении неврологии в подгузнике лежит «4-2», его руки судорожно подергиваются на груди. Смешиваю таблетки с кашей и начинаю его кормить. Взгляд «4-2» остекленевший и испуганный. Во время кормления он смотрит прямо на меня, сквозь меня. Весь оставшийся день „4-2“ сидит в инвалидном кресле, но пытается сам мыть руки. Знаю, что никому нельзя сопереживать, но видя это, радуюсь: у него еще есть надежда.
Работники по уходу научены справляться с эмоциями, в противном случае они не смогли бы выполнять эту работу. Жалуются только на физическую усталость. На то, что к концу рабочего дня в длинных коридорах очень сильно стаптывают ноги. «Мне нравится моя работа. Я считаю, что если я что-то отдаю, то неизбежно это и получу», - говорит одна из работниц по уходу.
Для кормления пациента нужно привести в сидячее положение. Если больной слишком сполз вниз, нужно поднять его повыше. Мышцы «13-2», лежащего у окна, атрофировались. Пытаюсь закинуть его правую ногу на левую, но не получается. Чувствую, что если я применю силу, нога может просто сломаться. Несмотря на это, ест он с аппетитом. Но у него тот же пустой и испуганный взгляд, что и у «4-2». Это ножом врезается в память. Иногда худощавый «13-2» пытается что-то сказать. Он показывает пальцами на свои ноги. Он не может четко изъясняться. Как во фрустрации! «Спасибо», - в итоге срывается с его губ.
Его соседка – «13-1» - вся желтая. Гепатит. Ее волосы висят клочьями. Работница по уходу объясняет: чтобы подстричь ее, нужно спрашивать разрешения у родственников. Из-под седых вопрос посверкивают рубиновые сережки. «13-2» не говорит и не ест. Ее губы крепко сжаты.
Пытаюсь ее все же убедить: «Откройте рот, три ложки!» «13-2» старается открыть рот. Бесполезно. Через сомкнутые губы пытаюсь влить в нее немного кофе, но все выливается обратно. Таким больным на завтрак часто дают яблоко.
Типичный пациент: в среднем 85 лет, 10-12 хронических заболеваний. В какой-то момент возникает опухоль, которую оперируют. «Я понимаю, на ком-то и молодые врачи должны учиться», - говорят о таком в коридоре клиники. За операцией следует дорогое лечение. Курс антибиотиков может стоить до 200 евро в день, сам курс длится семь дней, в некоторых случая - до месяца.
После операции пациент находится на интенсивном лечении. Там из-за своего возраста и других болезней он может находиться и в состоянии комы, его кормят через трубки, промывают, делают диализ. Его вытаскивают из этой ямы, но в палате интенсивного лечения больше оставаться нельзя, и он отправляется в уездную больницу на последующее лечение, хотя, может быть, до конца жизни нуждается в таком же уходе, как в отделении интенсивного лечения.
С последующего лечения человека отправляют домой, в больницу по уходу или в дом призрения. Там чаще всего он умирает, и неизбежно возникает вопрос: для чего были нужны все эти процедуры, такая трата денег? Чаще всего это делается под давлением и по желанию родственников.
Некоторые пациенты изъясняются внятно. Пациент «2-3» объясняет, что всегда принимает лекарства. Сегодня, по его словам, у него сильно болит живот, поскольку он очень мало двигается, но очень много ест. На память приходит: «Ты в неврологическом отделении. Не слушай их!»
Это подтвердилось, когда его соседка, «2-4», отказалась принимать лекарства. 90-летняя женщина убеждена, что она беременна. Работница по уходу убеждает, что это витамины, и «2-4» проглатывает эти «витамины». Но обычно работники по уходу не подыгрывают играм разума пациентов: в этом учреждении нет времени на разговоры с пациентами. Сначала пища, потом лекарства - и к следующему больному.
Некоторых кормят через зонд, доходящий до желудка или тонкой кишки. На таких пациентов надевают перчатки, в которых пальцы не двигаются. В некоторых случаях пациенты зафиксированы. Не для того, чтобы работникам по уходу или медицинскому персоналу было легче, а для безопасности самих пациентов.
Если лежащего в одиночной палате номер 8 не зафиксировать при смене подгузника, первое его движение – руками к носу, чтобы выдернуть зонд. Работница по уходу объясняет, что таким образом он повреждает себе носоглотку. А без зонда он останется без питания. И тут работники по уходу рассказывают истории о родственниках, которые пытаются дать пациенту через зонд обычную еду. Они не понимают, что проглатывание может стать роковым. Из горла прикрепленного к аппаратам «8» торчит трубка – трахеостома. Без этого он не сможет дышать. Таким образом: «8» не говорит, не ест и не дышит сам. Это напоминает опыты над людьми.
Когда пациенты накормлены, работникам по уходу нужно отвезти их на первый этаж на рентген или УЗИ. Инфекционно опасного «14» нужно посадить на инвалидное кресло. Для работника по уходу инфекционная опасность означает то, что на рабочую одежду нужно надеть защитный халат, на лицо - маску, на руки - резиновые перчатки. «14» позволяет обхватить себя за считанные секунды. Переворачиваю корпулентного «14». «Раз, два, три…» - пытаюсь подбодрить его встать самостоятельно.
Задействованы и руки, и ноги, но «14» не поднимается. В итоге мы все же попадаем на рентген, где «14» нужно помочь пересесть на стул. Инвалидное кресло - на тормоза, перехватываю «14» и снова на «раз, два и три» пытаюсь его поднять. Пристраиваю кресло к рентгеновскому стулу так, чтобы пациента можно было пересадить, но его еще нужно развернуть на 45 градусов...
«Теперь можете сесть», - говорю, когда «14» уже стоит у стула, при этом держу его изо всех сил. «14» садится, но стул начинает двигаться. «Сейчас мы оба упадем»,- успеваю выкрикнуть я, но в этот момент на помощь подскакивает радиолог. Рентген сделан, обратно в кресло, в палату и снова в койку. Напряжение этих 20 минут напоминают о себе весь оставшийся день.
Работнику по уходу повезло, если пациент передвигается в инвалидном кресле, поскольку маневры с больничной кроватью – это целое искусство. То же и с мытьем пациентов. На четвертом этаже 40 койко-мест, каждый день моются четыре-пять пациентов. Лежачий «1-3» в два раза больше меня и второго работника по уходу, с которым мы должны его мыть вместе. Для того чтобы пересадить пациента с кровати на помывочную раму, нужны три человека.
Держим пациента, половина простыни под ним, за вторую беремся, простыню с другой стороны - под него. При помощи этого больной может соскользнуть с одной кровати на другую. Поскольку «1-3» инфекционно опасный, работники должны быть соответствующим образом одеты. Растирая пациента вдвоем мочалкой в наполненном паром влажном и жарком помещении, чувствую, как с меня льется пот.
Зубы «1-3» тоже нужно почистить. Для того чтобы прополоскать ему рот, заливаем в неподвижного пациента воду, которую он сплевывает на себя. Когда пациент вымыт и вытерт, нужно просушить раму под ним. Его нужно перекатить на один бок, в это же время ты можешь просушить одну часть матраса и постелить чистую простыню. С ее помощью потом его можно будет переложить обратно на кровать. Пациент перекатывается на другой бок, и процедура повторяется.
Когда пациент уже на месте, на него надевают чистый подгузник и рубашку с длинными рукавами. «Ты помнишь, что сказал врач о „1-3“?» - спрашивает меня работница по уходу. Он должен больше пить. Вода должна быть на расстоянии вытянутой руки от каждого пациента. Даже тогда, когда он уже не может протянуть руку, чтобы взять стакан.
В то же время есть и такие, которые и не хотят себе хоть как-то помочь, потому что наслаждаются вниманием и заботой работников. «10-1» не учится, как самостоятельно отрегулировать кровать пультом, он не хочет помогать и во время мытья. Он расстроен, что по вечерам в палате очень душно и вчера пришлось очень долго ждать работника, чтобы тот открыл окно. «Меняйте подгузник быстрее, физиотерапевт уже ждет», - требует «10-1». А физиотерапевта он упрекает за опоздание.
Работники по уходу говорят, что восстановление во многом зависит о настроения и желания самого пациента. «Я должен быстрее вернуться домой к жене и собаке. Жена не может больше справляться сама», - говорит проработавший 37 лет шофером «12-1». Он улыбается, рассказывая, что женат 60 лет: «Не совершайте такой же ошибки!» «12-1» вообще не разрешает помогать ему.
Во время круга по смене подгузников, у пациентов, использующих катетеры, нужно опустошить мешки для сбора мочи и измерить ее количество. Мешок пациента «15-2» каждый день в крови. Он словно жалуется тихим голосом: «Ай-ай-ай…» Айканье усиливается, когда «15-2» меняем подгузник. «Не так все плохо», - говорит работник по уходу ласковым голосом.
Больше всего работы с пациентами с питанием через зонд. Жидкость затекает «7-2» под спину. При смене подгузника зонд нужно перекрыть. Как и с любым другим пациентом, кровать нужно привести в горизонтальное положение и поднять на необходимую высоту. На тряпку, похожую на карман, брызгается очищающая пена. Мыть нужно спереди назад. Так лучше.
Переворачиваем лежавшего на спине «7-3» на бок. Его стоящий пару десятков евро пластырь от пролежней уже грязный. Зовем медсестру. В это время всем телом отклоняюсь назад, чтобы удержать «7-3». По его лицу видно, что он понимает происходящее. Изо рта, который все время приоткрыт, виден ряд зубов. Когда все чистое, грязные тряпки заворачиваются в подгузник и все выбрасывается. Чистую пеленку нужно подложить под повернутого на бок пациента так, чтобы, когда мы повернем его на спину, ему было удобно.
Все слои простыней должны быть гладкими, поскольку складка быстро приведет к возникновению пролежней. Работник по уходу говорит, что обычно пролежни возникают дома. Кто знает, сколько времени они пролежали дома одни, пока попали в больницу, а затем и на последующее лечение.
В конце рабочей недели падаю на мягкий диван в комнате отдыха работников. Руки трясутся от непривычного напряжение, а спина болит – правильной технике, позволяющей сохранить собственное здоровье, еще нужно поучиться. Думаю – кто те родственники, по требованию которых продлевается агония человека? Но в их ситуации я была бы такой же...
Думаю – как общественное обсуждение дошло до эвтаназии, если не все неизлечимые больные могут получить паллиативное лечение. Это означает достойный уход с целью поддержать качество жизни и снизить страдания, то есть, как говорится: годы для жизни, а не жизнь - ради лет.
В медицинской системе, работающей по методу конвейера, роль родственников остается маленькой. «Пожалуйста, измените номер моего сына в документах, он не приходит меня навещать», - слышу утром разговор пациентки «3-2» с врачом. «5-2» должен отправиться из отделения в больницу по уходу. Пакуем его личные вещи в оранжевый мешок и поправляем съехавшие шерстяные носки. На улице мороз, но зимней одежды – куртку, сапоги – родственники ему не принесли. По словам работника по уходу, это совершенно обычное дело.
Общение с родственниками – это то, что доставляет работникам клиники больше всего забот. Если сказать людям "заберите человека домой и посмотрите, как он все испачкает или забудет выключить плиту", тут же раздастся: «Нет-нет-нет!» При этом родственники постоянно смотрят фильмы, читают книги и научную литературу, где рассказывается, что изобретены лекарства от той или иной болезни, и надеются на выздоровление близкого, не понимая, что где-то есть предел. Момент, когда настает время уйти, неизбежно наступает у каждого.
А до тех пор врачи под давлением родственников проводят затратные обследования даже тогда, когда пациент этого не хочет. Иначе врач окажется в суде, где у него спросят: «Вы знали, что он не поправится?»
Пассивная эвтаназия все же проводится. Это означает, что сильное и дорогое лечение – курсы антибиотиков, переливания крови, капельницы – отменяются и лечение сводится к минимуму. Иногда остается только питание и питье. Некоторые пациенты прямо говорят: «Я хочу умереть». Составляется даже завещание пациента, в котором выражается желание о прекращении активного лечения.
В интервью Postimees (27.12.2018) член правления и старший врач Северо-Эстонской региональной больницы Пеэп Тальвинг предложил для исключения проведения бессмысленных процедур ввести оценку вероятности выживания. «Выживаемость после больничного лечения нужно оценивать прагматически, и это должно быть повседневным занятием каждого врача. Если мы понимаем, что человек не переживет выписки из интенсива, нет смысла продлевать интенсивное лечение. Это повседневные тяжелые решения», - сказал Тальвинг.